|
Tuliptrade tulipomania.tif
Торговец и тюльпаноман. Картина-карикатура середины XVII века
Первые признаки тюльпаномании проявились в 1633 году в Западной Фрисландии, вдали от тюльпановых ферм Харлема и больших денег Амстердама[101][102]. Летом 1633 года, писал хронист Теодор Велиус[nl], цены на тюльпаны выросли настолько, что один из жителей города Хорн обменял свой каменный дом на три луковицы; вслед за тем местный фермер обменял на луковицы своё хозяйство[101]. Стоимость недвижимости в каждой сделке составляла не менее пятисот гульденов. Ранее, голландцы покупали луковицы за деньги; в 1633 году деньгами стали сами луковицы[101]. Возможно, писал экономист Эд Томсон, рынок был разогрет внешним спросом: с гибелью в апреле 1632 года Иоганна Тилли в германских землях наступило временное затишье, и германские аристократы начали вновь закупать у голландцев предметы роскоши[103]. Возможно, по мнению историка Саймона Шемы[en], ажиотаж разогрели садовники-селекционеры, выпустившие в 1634 году на рынок особенно много новинок[104]. Цены на прежних фаворитов рынка снизились, а с ними снизился и порог вхождения в рынок для новых участников[104]. Количество участников торгов быстро росло, и в течение двух лет в тюльпановом бизнесе произошли качественные изменения.
Важнейшим[105] нововведением 1634—1635 годов был переход от сделок купли-продажи наличного товара к фьючерсной торговле. В условиях Нидерландов тюльпаны цветут в апреле-мае; в начале лета отцветшая луковица закладывает луковицы нового поколения и умирает. Молодые луковицы выкапывают в середине лета и сажают на новое место поздней осенью. Покупатель может приобрести молодые луковицы с июля по октябрь; выкапывать и пересаживать уже укоренившиеся луковицы нельзя[комм. 18]. Чтобы обойти наложенные природой ограничения, осенью 1634 года голландские садовники начали торговать луковицами в земле — с обязательством передать выкопанные луковицы покупателю в следующее лето[107]. В следующий сезон, осенью 1635 года[108], голландцы перешли от сделок с луковицами к сделкам с контрактами на луковицы. Спекулянты перепродавали друг другу расписки на поставку одних и тех же луковиц; по выражению современника, «торговцы продавали луковицы, которые им не принадлежали, покупателям, у которых не было ни денег, ни желания выращивать тюльпаны»[109]. В условиях постоянного роста цен каждая сделка приносила продавцу расписки немалую бумажную прибыль. Реализовать эти прибыли можно было следующим летом при условии, что перепроданная луковица выживет и не переродится, и что все участники цепи сделок выполнят свои обязательства. Отказ хотя бы одного участника от сделки обрушивал всю цепочку[110]. Обеспечением сделок обычно служило нотариальное заверение и поручительство уважаемых граждан (нидерл. borgen); часто продавцы брали с покупателей задаток — иногда денежный, иногда в натуре. Главной же защитой от невыполнения сделки служила, в первую очередь, деловая этика «семей», обстановка нетерпимости к мошенничеству[111].
Голландцы назвали такие спекуляции морским термином windhandel, «торговлей воздухом»[комм. 19]. Фьючерсы, сами по себе, были голландцам хорошо знакомы: фьючерсные закупки рыбы и зерна известны с середины XVI века[112]. В начале XVII века фьючерсы на продукты сельского хозяйства и колониальные товары прочно вошли в практику Амстердамской биржи, но всегда оставались уделом немногих крупнейших игроков[105]. В 1609—1610 годы авантюрист Исаак ле Мэр предпринял попытку обрушить фьючерсными сделками курс акций Ост-Индской компании[113]. После провала аферы ле Мэра государство объявило не обеспеченные наличными акциями сделки вне закона, а затем неодократно продлевало запрет особыми указами[113]. Неизвестно, распространялся ли этот запрет на торговлю живыми растениями, но вплоть до весны 1637 года государство в неё не вмешивалось[113].
Adriaen Brouwer - Inn with drunken peasants.jpg
Кабацкая сцена. Картина Адриана Браувера, 1620-е годы
В декабре 1634 года[114] анналы зафиксировали другое нововведение — переход от торговли целыми луковицами к торговле асами (нидерл. aas, мн. ч. azen; 1 ас = около 0,05 г[комм. 20]) — условными единицами веса луковиц. Поначалу цветоводы использовали ценообразование в асах, чтобы зафиксировать выгоду от годового прироста луковицы (известен случай, когда ценная луковица за сезон увеличивались пятикратно, с 81 до 416 асов)[114]. К осени 1635 года практически все сделки были привязаны к весу луковицы в асах[114], а затем условная единица начала самостоятельную жизнь. Появились сделки «на тысячу асов» мелкой детки, сделки с долями луковицы, выраженными в асах и тому подобные производные инструменты. Иногда тюльпановые контракты были, по существу, страховыми сделками, иногда прикрытием обычных пари (например, в сентябре 1635 года два профессиональных цветовода заключили сделку на продажу луковицы ценой в 850 гульденов с отсрочкой платежа на шесть месяцев, при условии, что за это время голландское войско сумеет отбить у испанцев крепость Шекеншанц[nl])[116].
Летом 1636 года старую систему торговли через цветоводов и респектабельных любителей дополнили «народные» торги, привлёкшие к спекуляциям новых участников[117] (их число, как следует из «Бесед», также было невелико[118]). В Харлеме, Лейдене и примерно десятке других городов были устроены «коллегии» (нидерл. collegien) — клубы местных тюльпаноманов; их стихийно сложившаяся организация пародировала устройство Амстердамской биржи[119]. Вероятно, первые коллегии действовали под крышей приходских церквей[120]; затем тюльпаноманы прочно обосновались в трактирах и тавернах, а в пригородах Харлема и в борделях[комм. 21]. Торги требовали места, поэтому коллегии базировались лишь в крупнейших, многолюдных заведениях вроде амстердамской «Меннонитской женитьбы» или харлемской «Золотой виноградины» (нидерл. De Gulde Druyf)[121][комм. 22]. Коллегии собирались два-три раза в неделю. В начале тюльпаномании каждая «сессия» занимала час-другой, зимой 1636—1637 годов коллегии заседали почти круглосуточно[122]. Богатые любители в коллегиях появлялись редко; основу публики составляла местная беднота, стремившаяся приобщиться к якобы доходной игре в компании опытных спекулянтов[117]. Редкие, дорогие луковицы были им не по карману — в коллегиях торговали в основном заурядными, недорогими сортами (нидерл. vodderij, буквально мусор)[123]. Именно вокруг них в зиму 1636—1637 годов развернулся ничем не обоснованный ажиотаж, который по мнению Питера Гарбера, Майкла Дэша и других авторов и был настоящей «манией»[123]. Торги велись по образцу «биржевых» аукционов; по итогам каждой сделки покупатели платили продавцу символические «деньги на вино» (нидерл. wijnkoopsgeld, не более трёх гульденов), а продавцы, бывало, выплачивали покупателям «премию», сумма которой и была предметом торгов[124]. Все действия в коллегиях сопровождались обильными возлияниями, «безумство толпы» (по Маккею) в действительности было следствием постоянного опьянения тюльпаноманов[117]. Никто не интересовался ни платёжеспособностью покупателей, ни способностью продавцов поставить товар: здесь велась открытая, ничем не обеспеченная и никем не регулируемая «торговля воздухом»[125].
Ажиотаж[править | править вики-текст]
Thomsons tulipomania chart wide.svg
Динамика индекса фьючерсных (зелёным) и опционных (красным) цен на луковицы в 1635—1637 годы по Томсону[126]
Все исследователи тюльпаномании отмечают скудность сохранившихся архивных данных о ценах на луковицы до начала ажиотажа 1636—1637 годов и после краха тюльпаномании. Например, из примерно 400 цен, обобщённых в работе Мориса ван дер Вина (2012), лишь 20 относятся к периоду до ноября 1636 года, и 7 — к второй половине 1637 и 1638 году[127]. Неполнота данных допускает различные интерпретации событий, непосредственно предшествующих пику тюльпаномании, но сам этот пик документирован весьма подробно и имеет чёткие временные границы. Тюльпаномания в узком смысле началась в первую неделю ноября 1636 года и завершилась крахом в первую неделю февраля 1637 года[128]. В течение двух предшествующих лет, с 1634 года по конец октября 1636 года, цены на луковицы росли равномерно: например, один ас сорта 'Gouda' в декабре 1634 года стоил 1,35 гульдена, в зиму 1635—1636 годов 2,1 гульдена, а в мае 1636 года подорожал до 3,75 гульденов[8]. По расчётам экономиста Эрла Томсона, индекс цен за два года вырос почти втрое — с 22 до 61[8][комм. 23].
В первых числах ноября 1636 года цены упали в семь раз[130]. По мнению Томсона, рынок отреагировал обвалом на известия о битве при Виттштоке: с возвращением боевых действий и крестьянских восстаний в Тюрингию и западногерманские княжества голландцы потеряли доходный рынок сбыта[131]. Немецкие аристократы срочно распродавали свои ещё не укоренившиеся луковицы, предложение редких тюльпанов в Голландии неожиданно выросло[130]. Новый, низкий уровень цен на реальные луковицы зафиксировал фундаментальные изменения рынка[130]; последовавший за тем бурный рост цен на необеспеченные тюльпановые контракты был порождением чисто спекулятивной игры. Начинающие спекулянты, перепродававшие друг другу контракты, рассчитывали получить прибыль от роста цен; цветоводы и богатые любители, владевшие реальными луковицами и знавшие их реальную цену, рассчитывали заработать если не на продаже луковиц, то на отступных с незадачливых покупателей. По Томсону, цепочки фьючерсных контрактов превратились в не связанные друг с другом опционы[130]. Ставка отступных по таким опционам не была установлена законодательно, и покупатели тюльпановых опционов полагали, что они ничем не рискуют. Рост цен на контракты уже ничто не сдерживало.
Tulip pricelist alkmaar auction small-2.tif
Печатный отчёт об итогах аукциона в Алкмаре 5 февраля 1637 года
В середине ноября цены вновь взлетели. К 25 ноября они превысили октябрьский максимум, в декабре выросли вдвое. К Рождеству индекс цен почти в 18 раз превысил ноябрьский минимум и продолжал расти в течение всего января 1637 года[130][129]. Бывало, что одна и та же луковица за «торговую сессию» перепродавалась десять раз, и каждая сделка приносила продавцу немалую бумажную прибыль[132]. Только в Голландии, по оценке Майка Дэша, в торгах участвовали не менее трёх тысяч человек, а во всех Соединённых Провинциях — не менее пяти тысяч; местные коллегии спекулянтов появились в Утрехте, Гронингене и в городах севера Франции[132]. Редкие сорта и их имитации-парагоны вздорожали настолько, что оказались недосягаемы для большинства тюльпаноманов, — тогда коллегии сосредоточились на торговле «мусорными» сортами. Фунт недорогого, распространённого сорта Switser, стоивший осенью 60 гульденов, а в декабре 125 гульденов, к началу февраля подорожал до 1500 гульденов[133]. На рынке сложилась странная и нетерпимая ситуация: сделки с реальными, растущими в земле, луковицами, проводились по установившимся в начале ноября низким ценам, а в коллегиях спекулянты перепродавали друг другу необеспеченные контракты в двадцать раз дороже[134]. В обществе, напуганном эпидемией чумы, воцарилась уверенность в том, что пузырь вот-вот лопнет; количество оптимистичных покупателей пошло на убыль[133]. Первыми забили тревогу харлемские тюльпаноманы: во вторник 3 февраля в харлемской коллегии провалился очередной аукцион по продаже «мусорных» луковиц[135][136][137]. Лишь один из участников торгов согласился на покупку, по ценам на 15—35 % ниже цен предыдущих торгов[136]. Спекулянты растерялись, и в следующий день, 4 февраля, торговля в Харлеме прекратилась полностью[136]. Распространение страшной новости по стране заняло несколько дней[138], поэтому 4 февраля торги продолжились в Гааге, 5 февраля в Алкмаре, 6 февраля в Амстердаме[139].
Венцом тюльпаномании стал аукцион, проведённый 5 февраля в Алкмаре[140], всего в двадцати милях от Харлема[136]. На торги была выставлена коллекция луковиц, собранная умершим весной 1636 года Воутером Винкелем — местным трактирщиком, цветоводом-любителем и чрезвычайно успешным спекулянтом[141]. В июле 1636 года семеро детей покойного, помещённые в сиротский приют, сумели тайно выкопать драгоценные луковицы[142]. В декабре эти луковицы, тщательно взвешенные и описанные под присмотром опекунского совета, были высажены в землю и дожидались в ней новых хозяев; в отличие от чисто спекулятивных сделок с расписками-опционами, на алкмарском аукционе продавали живой, наличный товар[140]. Широко разрекламированные торги привлекли десятки самых опытных и богатых ценителей; не дожидаясь открытия торгов, один из них купил у сирот тюльпанов на 21 тысячу гульденов, в том числе единственную луковицу «Адмирала Энкхузена» за 5200 гульденов[143]. На самом аукционе цены достигали 4200 гульденов за луковицу, а всего сироты выручили более 90 тысяч гульденов[144], что в 2010-е годы эквивалентно примерно 6 миллионам фунтов стерлингов[145]. Итоги торгов, немедленно растиражированные в печатном памфлете, ошеломили знатоков; сенсацией стала не абсолютная сумма, но зафиксированный на торгах рост цен. Редчайший «Адмирал Лифкенс», летом стоивший 6 гульденов за ас, ушёл с молотка по цене более 17 гульденов, цены на менее ценные сорта за тот же период выросли в три раза[146]. Через два дня после алкмарского аукциона рынки всех городов Голландии обвалились окончательно и бесповоротно; своих денег сироты так и не увидели[147][комм. 24].
Расплата[править | править вики-текст]
Persiflage auf die Tulpomanie.jpg
«Аллегория тюльпаномании». Картина Брейгеля-младшего на лубочный сюжет, около 1640 года
Двадцатикратное[148] падение цен в феврале 1637 года поставило покупателей тюльпановых контрактов на грань разорения. Платить продавцам они не хотели, а часто и не могли, но просто отказ от исполнения обязательств в тогдашних Нидерландах с их «семьями», общинами и цехами был невозможен. Неисполнение обязательства граничило с преступлением, банкротство навсегда делало голландца изгоем[149]. Поначалу покупатели и продавцы пытались, в частном порядке, прийти к соглашению и расторгнуть кабальные контракты с уплатой отступных — но лишь немногие сумели разойтись мирно. Самой деятельной, хорошо организованной партией в феврале выступили профессиональные цветоводы: уже 7 февраля депутаты от провинций Голландия и Утрехт договорились о проведении съезда[150]. Две недели спустя фермерский съезд постановил добиваться законодательного минимум отступных в 10 % для сделок, заключённых после 30 ноября 1636 года[151]. Более ранние сделки, настаивали цветоводы, должны были остаться в силе[151]. Большинство цветоводов подписали форвардные контракты на продажу луковиц ещё в октябре-ноябре; судьба многочисленных посредников, перепродававших друг другу эти луковицы в ноябре — феврале, их не интересовала[152].
Городские магистраты, в нормальных условиях следовавшие рекомендациям цехов, с решением не торопились[153]. Чиновники, участвовавшие в спекуляциях[комм. 25], надеялись урегулировать конфликт к собственной выгоде, да и сам конфликт оказался беспрецедентно сложным и масштабным[156]. В Харлеме, где страсти бушевали особенно остро, городской совет в марте вынес решение в пользу покупателей контрактов, в апреле в пользу продавцов, а затем отменил все постановления и запросил помощи у Генеральных Штатов[156]. Неопределённость усугубила панику в среде тюльпаноманов, и сыграла на руку их многочисленным противникам. По всей стране печатались и распространялись памфлеты, прокламации и карикатуры, поносившие «безумных» спекулянтов. Начался поиск виновных в катастрофе; кальвинистские агитаторы открыто указывали на заговор евреев[комм. 26], меннонитов и банкротов (в Нидерландах последние жили на положении неприкасаемых)[159]. Благоразумный доктор Тульп навсегда снял с фасада дома герб с изображением трёх тюльпанов[160]. До охоты на ведьм и погромов дело не дошло: парламентарии, действовавшие по рекомендациям верховных судей, вынесли решение уже 27 апреля 1637 года[161]. Действие всех тюльпановых контрактов, независимо от даты подписания, было временно приостановлено; верховная власть умыла руки, поручив окончательное решение городским магистратам[161]. Регенты Амстердама решили, что контракты остаются в силе, а цветоводы и тюльпаноманы сохраняют право на судебное разбирательство; Харлем, Алкмар и все остальные города Нидерландов объявили тюльпановые контракты недействительными[162].
Floraes Gecks-kap van Cornelis Danckerts naar een tekening van Pieter Nolpe 1637.jpg
«Шутовской колпак Флоры». Популярный лубочный сюжет, благодаря которому за тюльпаноманами закрепилось прозвище «колпачники» (нидерл. kappisten). Флора, покровительница проституток, изображена в образе блудницы на осле[163]
Простое решение, заставившее кредиторов и должников разбираться друг с другом в частном порядке, усугубило кризис доверия и навсегда разрушило доверительную атмосферу голландских общин[164][165]. Конфликты, вытолкнутые из правовой сферы на уровень семейных споров, тлели ещё несколько лет: кредиторы преследовали должников, а должники отказывались платить и более не считали такой отказ чем-то чрезвычайным[166]. Нетерпимость «нулевого варианта» первыми осознали в Харлеме: в январе 1638 года здесь заработал первый в Нидерландах третейский суд по цветочным спорам (нидерл. Commissarien van de Bloemen Sacken, сокращённо CBS); вскоре аналогичные посреднические институты возникли и в других городах[167][168]. Главной задачей четырёх посредников CBS было не установление истины, но примирение горожан через принуждение их к переговорам[158]. В мае 1638 году в Харлеме выработали типовой рецепт урегулирования спора: если продавец настаивал на возвращении долга, должник-покупатель освобождался от любых обязательств после уплаты продавцу 3,5 % от цены контракта[164][158]. Эти условия были не выгодны ни цветоводам, ни должникам-тюльпаноманам; спорщикам было проще разойтись миром, чем добиваться формального вердикта CBS[158]. Действуя по этой схеме, харлемские посредники урегулировали все конфликты в своём городе к январю 1639 года[169]. Тюльпаномания официально завершилась, по крайней мере в Харлеме; в Гааге и Амстердаме кредиторы преследовали должников-тюльпаноманов и в 1640-е годы[164]. Экономист Александр Дел Мар[en], исследовавший платёжный баланс Нидерландов, считал, что конец тюльпаномании наступил в 1648 году, с заключением Вестфальского мира. По условиям договора Нидерланды прекратили свободную чеканку монеты, приток серебра в страну сократился, и только тогда голландцам пришлось затянуть пояса и отказаться от дорогостоящих увлечений[91].
«Благодаря» Маккею в популярной и экономической литературе установилось мнение, что большинство тюльпаноманов разорилось, а «коммерция страны находилась в состоянии глубокого шока, от которого она оправилась лишь много лет спустя»[170]. В XXI веке это мнение поддерживает влиятельный экономист Бёртон Малкиел[en]: «эта безумная история закончилась тем, что шок от взлёта и падения [цен на тюльпаны] привёл Голландию к продолжительной депрессии, которая не пощадила никого»[171]. В действительности никакого экономического кризиса, «шока» или хотя бы мягкой рецессии не произошло; «золотое двадцатилетие» продолжилось[172]. В тюльпановом промысле были задействованы ничтожно малые ресурсы общества, поэтому даже полная гибель голландского цветоводства и разорение всех тюльпаноманов не подорвали бы экономического роста[173]. Этого не произошло, никаких свидетельств разорения из-за тюльпанов в архивах не сохранилось. В Амстердаме число личных банкротств в 1637 году по сравнению с 1635 годом удвоилось (Дуглас Френч считает, что эти банкротства были вызваны именно тюльпаноманией[91]), но из сотен поимённо известно банкротов тюльпанами спекулировали лишь два или три человека, и вряд ли именно тюльпаны привели их к разорению[174]. Напротив, из поземельных книг известно, что десятки видных тюльпаноманов в 1637—1638 годы скупали недвижимость и явно не испытывали проблем с наличностью[175]. Предание называет самым знаменитым «банкротом тюльпаномании» художника Яна ван Гойена, имевшего несчастье купить тюльпановый контракт 4 февраля 1637 года — но на самом деле ван Гойен разорился не на тюльпанах, а на земельных спекуляциях[176][165].
_________________
На кого, на Рабина? Последний раз в Париже видел его работы.(с) Wal
|
Варвар
